Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести - Дмитрий Снегин

На участке Андреева — тишь и гладь. Тут немцы не лезли.

— Скоро начнем? — спросил Андреев, когда они умостились у приборов.

— А вот как заработают пулеметы, мы и начнем, не торопясь, долбить по целям.

— Понятно. По двадцать четвертой я сам. Там у них — офицерский блиндаж, — заявил Андреев таким тоном, словно Береговой собирался отобрать у него эту «знаменитую», как он выразился, цель.

— Валяй, только не промахнись, — поддразнил Береговой командира батареи.

— Я... промахнусь? Да я этот блиндаж седьмым снарядом разнесу. Я уже на фугасном взрывателе давно держу.

— Слышишь, «максимки» застучали?

Андреев сдвинул на затылок ушанку, нацелил стереотрубу на блиндаж и, не скрывая охватившего его удовольствия, растягивая слова, подал команду:

— Р-р-асчет, по места-а-ам!

— Готово, — через какие-то секунды доложил связист.

— По блиндажу фашистских офицеров. Прицел... угломер... первому... один снаряд, огонь...

Где-то позади раздался глухой, короткий гул, похожий на тяжелый вздох, и над наблюдательным пунктом с легким посвистом и шорохом, схожим с полетом быстрой птицы, пронесся невидимый снаряд.

— Хорошо! — подбадривал сам себя Андреев и долго не отрывался от стереотрубы. — Пускай не думают, что я их щупаю, а то разбегутся раньше срока.

Второй разрыв расцвел почти у самого блиндажа с небольшим перелетом, и тогда Андреев, уменьшив уровень на самый ничтожный «00», торопливо крикнул:

— Два снаряда... десять секунд выстрел... огонь!

Сначала полетели бревна, а второй разрыв поднял в воздух вместе со щепой и комьями земли какое-то тряпье.

— Стой, записать установки! Цель двадцать четыре. Уничтожена. Считать репером.

Так в течение полутора часов артиллеристы неторопливо и методично вели одиночный орудийный огонь по пулеметным гнездам, по противотанковому орудию, пока Курганов не приказал прекратить обстрел.

И снова над траншеями, огневыми позициями нависла великая тишина — предвестница новой бури. Артиллеристы молчали долго, очень долго. Одинокая фашистская «рама» появилась в небе, старательно выискивая подозрительное. Но на земле — ни транспорта, ни людей, ни орудий — ничего. Вымершие деревни, белые деревья, белые дороги. Покой. И чтобы уж совсем успокоить «раму», по ней, когда она провокационно снизилась на непозволительную дистанцию, из-под какой-то мохнатой сосны яростно застрочил трассирующими пулями дежурный ручной пулемет, специально установленный для стрельбы по самолетам. «Рама» проворно, как огромная стрекоза, шарахнулась в сторону и, набрав высоту, медленно ушла к солнцу. Враг не заметил готовящегося удара.

На наблюдательном пункте напряженно ожидали приказа. Связисты проверяли в который раз запасные телефонные аппараты и катушки связи. Разведчики покрепче пристегивали бинокли, щелкали затворами винтовок и пистолетов, запихивали за борты ватников ручные гранаты. Вся эта суета прекратилась с командой Курганова:

— По местам! Зарядить! Натянуть шнуры!

Вслед за этой командой в тылах раздался какой-то непривычный, незнакомый и очень тревожный рокот. Над головами артиллеристов пронеслись стремительные длинные огненные языки, и тотчас у фашистов началась фантастическая пляска огня, сопровождаемая частым и оглушающим грохотом. В этом море огня и грохота метались фигуры фашистских солдат, бежали, падали, ползли и снова бежали.

— Да ведь это «катюши», — крикнул кто-то из разведчиков восхищенно.

После десятиминутного шквального огня всей артиллерии поднялись стрелки и побежали к селу, откуда уже начали бить немецкие пулеметы. И тогда, передав на время управление огнем передовым наблюдательным пунктам, управленцы устремились вперед.

За передовыми траншеями их обогнала полусотня конников, невесть откуда вымахнувшая на статных конях. Берегового чуть не сшиб с ног всадник с черной буркой на плечах, и, хотя всадник пронесся с быстротой ветра, Береговой все же узнал в нем капитана Орлова. «Значит, не расстрелял его «батька» за потерю мундира», — мелькнула мысль, и тут же невидимая сила свалила Берегового с ног.

— Эх ты, проклятая! — застонал кто-то позади.

Береговой, оглянувшись, увидел связиста. Боец лежал, опрокинувшись на катушку с кабелем, и судорожно пытался встать. Шапки на нем не было. Из-под волос сочилась алая струйка... Шингарев опередил командира дивизиона, приподнял раненого, и в руках его замелькала розовая марля индивидуального пакета.

Шингарев догнал Берегового уже на пункте командира взвода управления и прокричал ему в самое ухо:

— Бачитэ кухню? Из-под нэй пулемет строчит.

И только после того, как взлетела кухня вместе с пулеметом, он спокойно добавил:

— Той связист сам пишов до санчасти. Рана пустякова, но его здорово оглушило: перестав слышать.

В отбитом у немцев селе Береговой неожиданно встретился с Орловым.

— Эй, артиллерия, — крикнул тот, — а ну ходь сюды!

Береговой, радостно улыбаясь, подошел. Кавалерист стоял, окруженный десятком своих товарищей, и держал под уздцы лошадей. Береговой не сразу распознал, что и кони, и орудие — немецкие. А капитан вдруг бросил поводья, подбежал и больно ударил по плечу.

— Чертяка!.. Я ж говорил, что встретимся... Здоров, здоров!

Он потянул Берегового к упряжке, возле которой стоял навытяжку весь немецкий орудийный расчет, и тоном щедрого хозяина предложил:

— Получай в подарок и лошадей, и орудие. А их заберу, не дам, — кивнул он на пленных. — «Батька» приказал доставить пять «языков». А я ему семь веду во главе с этой птицей. — Он черенком плетки ткнул в сторону офицера, стоявшего под охраной коновода особняком,

— Спасибо, товарищ капитан, только без снарядов она мне ни к чему, пожалуй.

— Да за тим углом этих снарядов куча.

И не успел Береговой оглянуться, как Шингарев уже зашептал за его спиной:

— Правильно. Целый штабель. Я все проверил.

Когда орудие увезли, Орлов минуту стоял в раздумье, потом взял друга под руку.

— Ходим!

Они примостились за стеной дома, у снарядов, укрывшись от ветра.

— Выпьем за нашу победу и за встречу после победы, — вполголоса, но почти нараспев произнес капитан.

По очереди они выпили из фляги, и нестерпимо холодная влага обожгла грудь. Закусить было нечем, и они жадно глотали зажатый в пригоршни снег.

— Эх, правильные вы воины, здорово фашисту всыпаете, — вытер усы Орлов. — И генерал у вас — сила. Наш с ним крепко подружился. Панфилов, говорит, не отходит и наступать обучает. Вот подкрепят его, рванется он со своей пехотой вперед — на конях не обгонишь.

Друзья крепко пожали друг другу руки, и соединившая их война снова разлучила обоих, быть может, навсегда.

2

Об Амре Сырбаеве горевали и во взводе разведчиков, и в группе истребителей танков Талгарского полка, куда он недавно был переведен по собственной просьбе и где успел уже завоевать всеобщее расположение веселостью характера, сметливостью, трезвою, не по летам, рассудительностью.

Товарищи не знали, где и как погиб Сырбаев. В последний раз кто-то видел его с ручным пулеметом на западной окраине Буйгорода, а потом он исчез, и о нем уже никто не мог ничего сказать определенно. Не знал ничего и комиссар Петр Васильевич Логвиненко.

И вдруг Сырбаев появился. В обожженной шинели, с опаленными бровями, только ресницы уцелели. Теперь они казались особенно густыми и черными. Как о чем-то обычном, будничном он рассказал товарищам:

— Не помню, как я очутился на колокольне. Вокруг пальба, беготня. Помню, что после бомбежки в Буйгороде загорелось много зданий и в соседней улочке появились немцы. Ну, я полыхнул из своего «ручника» на полный диск. Шарахнулись они, а потом в колокольню начали грохать из противотанковой пушки. Как они взобрались, этого я не видел и не слышал, только вдруг навалились на меня сразу трое и волоком с колокольни.

На земле только я услышал, что наши дерутся за городом, а тут я, почитай, один. Повели. Знаю — капут мой пришел. А голова работает чисто: нет, Амре, умирать тебе еще рано. Да и зачем, всегда успею. Жить надо. Еще в пылу боя видел я, что за домами улицы, по которой повели меня фашисты, глубокий овраг тянется, да как туда попадешь, если один идет впереди, а два впритирку — позади, автоматами едва не касаются спины. Гляжу — дом пылает, гудит от пламени. И тут я решил — была не была. Незаметно стал поближе к этому дому путь держать. Идут немцы, не возражают, не знают, о чем я думаю. Поравнялись. Я и махнул прямо в пекло. Стреляли они или нет — не знаю — ничего не слышал, не видел. Ударило по лицу жаром, закрыл я его ладонями и уши зажал. Только в овраге почувствовал: спину жжет, за воротник угли насыпались. Упал я в снег, зашипел, как сало в казане, и — скорее к своим. Так вот и выбрался.

Он умолк и смущенно старался прикрыть красными пухлыми ладонями прожоги на полах шинели. Товарищи молчали. Сырбаев густо покраснел, ему показалось, что не такого рассказа ждали от него друзья. Торопливо, но очень тихо он досказал: